ЗАКОН ВЫЖИВАНИЯ.

Не только ты меня об этом спрашивал. Я сам себя об этом постоянно спрашиваю. И с ребятами, когда собираемся, тоже об этом часто спорим. И никто ответить не может: как же так получается?

Едут на броне десять бойцов. Выстрел - хлоп! Девять, – живых. Один,– "двухсотый". Почему он? Почему не тот, что слева? Почему не тот, что справа? Или фугас, - ша-арах! Шесть "двухсотых". Три "трёхсотых". А на одном – ни царапины. Опять же, почему он уцелел? Не тот, что без половины черепа лежит. Не тот, что без ступни ползает.

Никто не ответит. Никогда не ответит.

И всё же есть Законы выживания. Они простые очень. Правда, даже если все их соблюдать, это ещё не значит, что жизнь тебе гарантирована. Почему? Одни говорят, что Господь к себе лучших забирает. И не смерть это, а переход в новую, лучшую жизнь, тяжким ратным трудом заслуженную. Другие плечами пожимают: лотерея, закон больших чисел. Кому-то должен этот жребий выпасть. В общем, выше это разумения человеческого.

Зато, если эти Законы не соблюдать, - то тебе из войны уж точно не выйти.

А самый главный их них я для себя давно вывел: надо верить в то, что делаешь, и надо делать то, во что веришь.
Когда не веришь, то, без всяких исключений, ты – покойник. Даже если с войны без царапины вернёшься. Тело ещё бродит. А душа твоя, – "двухсотый". Побродишь ещё, потаскаешь это тело. И уйдёшь. Хорошо, если сам, один. Хорошо, если другим беды не наделаешь.
А если веришь...

Мне вот, когда про свою роту рассказываю, обычно говорят:
- Это просто ты сейчас за своими парнями скучаешь, вот они тебе и кажутся золотыми, да серебряными.
Или вообще:
- Хорош, мужик, заливать. Всякое мы про контрактников слыхали, но какие ты сказки рассказываешь...

А я и сам бы не поверил, если бы мне кто другой рассказал. Знаешь, как в анекдоте про чёрта, который пять лет всех баб блядовитых в один самолёт собирал? А тут – с точностью до наоборот: чей-то ангел-хранитель в одну роту всех классных мужиков свёл. Причём - разными путями. Один, – чужую машину разбил, в долги влетел. У другого – работы нет, дома нелады пошли. Я в Чечню вернулся, чтобы слово своё выполнить, которое сам себе дал, когда нас, после Хасавюртовского мира, оплёванных оттуда вышвырнули. Короче, у каждого своё.

Когда в Новочеркасске собрали батальон, стали формироваться. Кто в разведроту просился – как-то сразу и скучковались. Ещё познакомиться не успели толком, а уже, будто ниточки между нами протянулись.

В первый же вечер у нас в казарме заварушка маленькая приключилась. Народ понажрался, кто от скуки, кто от страху перед будущим. Были и те, кто уже повоевать успел, в первую кампанию. Ну и завелись некоторые:
- Всё равно на смерть идём! Давайте деньги авансом! Мы сейчас гулять хотим!
Вижу, обстановка накаляется с каждой минутой. Психоз вот-вот массовый попрёт. А ведь батальон целый, с оружием. Делать нечего. Вышел на середину казармы:
- Хорош орать! Что, и за что вы требуете? Родина от вас ещё ничего, кроме заблёванных подушек, не видела. Кто умирать собрался, возвращайтесь домой. Там сопли лейте, или помирайте. А кто жить собирается – спать ложитесь. Завтра в дорогу.
Я их не боялся, крикунов этих. Если бы пришлось – остудил пару-тройку. Но вижу, разведчики мои будущие ко мне подтянулись. Встали рядом.
И как-то успокоилось всё сразу.

Вот тогда-то и почувствовали мы все, что больше нет нас поодиночке. Есть рота. И именно тогда мы приняли наши правила. Не мародёрствовать. Не крысятничать. Не пала-чествовать. Никогда не терять своё лицо. И верить друг другу. Верить до последнего.

Я мужикам своим прямо сказал:
- Если мы от своих правил не отступим, если мы свою веру сохраним, Бог всегда будет на нашей стороне.

И не оказалось среди нас ни одной гниды. Сколько вместе всего прошли, – ни один трещину не дал. И когда нас предали, загнали в окружение и бросили. И когда мы из окружения этого с боями выходили. Был у нас парень, Сашок. Лучший из лучших. Он за линию ходил, как на прогулки. Не успеет вернуться, – готов опять идти. Но, когда сдали нас, это так по душам ударило, что не каждый сдюжил. И Сашка, когда мы на прорыв пошли, вдруг говорит:
- Всё ребята. Я сломался. Я больше ни во что не верю. Вот мы сейчас пойдём, а нас снова подставят. Я боюсь. Боюсь так, что поджилки трясутся. Вы теперь на меня сильно не рассчитывайте.

Я за всю свою жизнь большего мужества не встречал. Первое, что нашёл он в себе силы такое сказать. А второе, что он, после этих слов, с нами две недели через бои шёл. Боялся смертно, но шёл и вышел. Потому, что ему лишь казалось, будто он веру свою утратил.
А она с ним была.

А приятель мой, Серёга, во вторую роту попал.
Замечательный он был человек. Чистый.

Месяц спустя мы под Грозным стояли. И потянуло комбата нашего на подвиги. Придурок пьяный. С каких глаз он это затеивал, с каких в жизнь проводил, с каких команду на открытие огня подал?

Ушла вторая рота. Засаду выставили на выходе из Грозного. Ждали боевиков на прорыв. И, в сумерках уже, вышла на них колонна. Слышали мы - стрельба в том районе отчаянная была. По радиопереговорам судя – наши боевиков в полную силу долбили. Колонну эту в прах разнесли.

Мои от зависти прямо изнывали. Но чувствую я: что-то не то.
- Не торопитесь завидовать, - говорю.

Вернулась рота. Обычно, после такой удачи азарт прёт, каждый рассказывает что, да как. А тут - молчком. Я на Серёгу смотрю: ходит, как в воду опущенный. Тоже молчит. В душу ему я лезть не стал. Созреет, сам всё скажет.

Да и говорить особо не понадобилось. Через день проходили мы тот район. И колонну эту увидели. Не боевая колонна. Только один "Урал" на транспорт боевиков тянет. Хоть и сгорело всё, но видно, что остальное – разношерстная техника. Легковушки. Автобусы. Остатки барахла гражданского... Заглянули мы. Разные там трупы были. И женщины. И дети. А оружия не было. Ни целого, ни обгоревшего.

Подошел Серёга. Смотрел, смотрел... и заплакал молча.

А вечером, когда мы с ним у меня в палатке сидели, говорит:
- А ведь не всех сразу... Мы, когда сообразили, что происходит, прекратили огонь, кинулись помогать. Засветились перед ними - чья работа. А что дальше делать? Комбат, козёл, протрезвел мигом. Собрал нас, говорит: "Если отпустить их или в госпиталь отвезти, – всё! Кранты нам!.." В общем, получается, перевязали мы их, накормили и... Не знаю, как теперь с этим жить. Но думаю, что скоро мы за это ответим.

Не стал я его ни утешать, ни успокаивать. Не поверил бы он моим словам.

Тем более, что прав он оказался на сто процентов. Будто знак какой–то лёг на роту. Через день, да каждый день пошли у них потери. Глупые какие-то, непонятные... для тех, кто не знал, что происходит.

Я тогда об одном Господа просил: чтобы дал Серёге легко уйти. Чтобы дал ему возможность успеть душу свою очистить.
А под Дуба-Юртом их рота полностью легла. Практически полностью. Человек пять осталось. Когда чехи на пятки сели, Серёга отход остатков роты прикрывал.

После того, как мы духов вышибли, мои ребята его нашли. Меня позвали.
Он себя вместе с боевиками гранатами подорвал. Две воронки по бокам. Весь – как решето. Кистей рук нет. А на лице, - ни царапины. Чистое лицо. Строгое и спокойное.

Я рад за него. Жить по своей вере он уже не мог. Но умереть успел...
Он с верой умер.

Что? Да. Я - православный. Только тут не о том речь, нет. Кто как молится, – это без разницы. Бог один на всех, это и без меня сказано. И вера настоящая – она одна в душе. И Закон на всех действует одинаково.

Работали мы как-то за линией. Надо было броды к Катыр-Юрту разведать. Пошли впятером. Ночь хорошая такая была. Туман, морось. Можно под носом у любого секрета пройти. Если только прямо на них не наступим, – не заметят.

Прошли мы эту речушку, как велено. Броды нашли и не один. Времени ещё полно. И такой соблазн одолел: посмотреть, как у духов служба организована, что в ауле делается.

Там, где мы заходили, постов не было. Или спали, как убитые. Но, скорей, всё же не было. Мы же не дуриком шли. Смотрели.
К крайним домам вышли. И тут – патруль.

Трое их было. Что-то типа ополчения местного. Боевиками-то и назвать трудно. Но, здоровые ребята. Один с охотничьим ружьём, а двое – с калашами. У нас и Винторез был, и пистолет бесшумный. Но только, если бы мы их просто убрать решили, то не стали бы и патроны тратить. Они же идут, болтают о чём-то по-своему. Только песни не поют. В ножи спокойно можно было взять. Но интерес-то другой. Три "языка" сами в руки идут.

Надо было видеть, когда мы им сзади, каждому, ствол в ухо вставили. Обмякли джигиты.
Сначала трудно они шли. Да нет, не сопротивлялись, какое там! Ноги просто у них поотказывали. Идут, а коленки – в разные стороны выгибаются.

За речкой передохнули. Стали совет держать. Тащить их? Кому они особо нужны? В кусты порознь растащить, на месте расспросить и избавиться от обузы.

Но тут я прикинул, времени - можно хоть ещё раз к духам сходить и вернуться. Пленники наши очухались. Идут уже живо. Говорю парням:
- Не стоит грех на душу брать.

Были бы наёмники. Или серьёзные отморозки, типа басаевских. Тех сокращать при любых обстоятельствах надо. Нечего им в колониях наш хлеб жрать. А эти... народные дружинники.

Ребята посомневались. Но спорить не стали. "Языки" наши сообразили, что им жизнь подарили. Впереди нас чешут, но бочком-бочком, в глаза по-собачьи заглядывают.

Доставили мы их. Сдали. Пусть другие с ними беседуют. Есть любители бесед с пристрастием.

Но опять повезло джигитам этим. Узнали про них высокие начальники. Приехали лично допросить. Ну, тут уже культурно всё, чуть ли не под протокол. Клянутся дружинники, что боевиков в селе нет. Укреплений нет. Только ополченцы местные. И против федералов ничего не имеют. Ополчение создали, чтобы, наоборот, боевиков в село не пускать и от мародёров отбиваться.

Когда их отпускали, нам поручили их за посты вывести. Старший их на прощание обниматься полез. Говорит:
- Мы тебе жизнью обязаны. Приходи ко мне в гости. Хоть сейчас, хоть завтра. Всей семьёй охранять будем. Да и охранять не надо будет. Аллахом клянусь, у нас в селе гостя никто не тронет! А в моём доме – тем более!

Обниматься я с ним не стал. Но руку пожал. Понял человек добро - хорошо. Меньше зла будет. Его в Чечне и так слишком много.
А на следующий день наши парни на их засаду напоролись. Тогда вся бригада развернулась и пошла на зачистку. Ну, ты знаешь, что там оказалось. И дзоты в подвалах и снайперы на крышах. Сколько ребят полегло!

Но рассчитались мы с ними. Закончили работу, вернулись на базу, с ног валимся. Сил нет даже поесть. Одна мысль, – забраться в палатку и отключиться. И тут, представляешь, … ведут моего "друга"! Не одного. Их там десятка полтора было. Но я его сразу узнал. В разгрузке, крутой такой.

- Ну, привет, - говорю. - Значит, так у вас гостей встречают? Выходит, ты меня в гости звал, чтобы в засаде повязать? А как же твой Аллах? Ваше гостеприимство хвалёное?
И тут меня заело, – передать не могу! Мы, русские, о своём гостеприимстве на каждом углу не кричим. Но из собственного дома ловушку делать для того, кто тебе жизнь подарил... У нас последний уголовник такого себе не позволит. Порвать бы его, суку, голыми руками! Душа клокочет, чуть сердце не лопается.

Ребята, что его вели, поняли всё. Говорят:
- Не переживай, братишка. Сейчас мы вон до тех кустиков дойдём и он у нас бежать попытается...
- Нет, - говорю, - не пойдёт так. Вы из сволочи мученика сделаете. А ему на небе места нет. Даже у Аллаха.

Мои ребята в круг встали. Духов рядом поставили.
В кругу - я и он. Он на голову выше. Крепкий. На свежей баранинке и молоке рос.
- Бери нож. Я тоже только с ножом буду. Убьёшь меня, - мои ребята тебя отсюда выведут и отпустят. Слово офицера и моя последняя воля на тот случай. Ты Аллахом клясться любишь... Ну что ж, если твоя вера сильней, то покажи, как ты в него веришь.
............................................
Не было у него никакой веры...!
Горбань Валерий Вениаминович