Исповедь наёмника или восемнадцать часов мира

Апрель 2004 года, провинция Эн-Наджаф. Ирак.

Что вспоминалось мне тогда, в тот почти полночный вечер, когда на протяжении почти уже шести часов шло напряженное противостояние и мы не знали, чем всё это закончится? Сейчас, даже трудно себе всё это представить. Что думает в такие моменты человек? Почему он попал в такую ситуацию? Чего ему не хватало? Можно ли было всего этого избежать? И да, и нет. Жалеть ни о чём нельзя – это снижает духовные силы, подрывает их бесповоротно, а на войне без них кранты; но и не думать об этом невозможно, потому как не буратины же мы, не деревянные по пояс. Вот и приходится лавировать на грани, между Сциллой и Харибдой, на границе противоречий.

Были мысли, не скрою, о бредовости самой идеи – попасть на чужую войну ради куска хлеба и ради куска картонки, которая сможет что-то открыть в будущей жизни, может быть, если не мне, то моим потомкам. Мир изменился. Что было понятным тогда, стало размытым сейчас, и наоборот. Всего сразу на свете не бывает, видимо. И подобрать друг к дружке хорошее тоже, видимо, нельзя. В этом секрет мироздания, и в этом его апокалипсис. Наши деды дрались с фашизмом и победили, но умирают в нищете в, отличие от ветеранов СС и Люфтваффе. Мы оказывали интернациональную помощь народу и искренне верили в их улыбки в начале. А народ видел в нас захватчиков, для него мы были «неверные», и, когда мы поняли это, мы ушли, ввергнув Афганистан в пучину новой войны и новой смерти, ввергнув и свою страну в хаос рыночной революции, от которой скончалась наша изломанная, но некогда Великая Родина. Всё пало к ногам Нового Рима. Этими «римлянами» солдатам бывшего врага было сделано предложение, от которого они, эти осиротевшие воины, не смогли отказаться в силу того, что не было у них альтернативы. Они стали не нужны в одном месте, но потребовались в другом. Закон физического существования. Вот только сложно все это, ломано.

Слова «антитеррористическая операция» звучат громко, звучат со смыслом, но только со стороны. Когда попадаешь вовнутрь, ощущение сразу изменяет знак на тот, который ещё не придуман математиками или астрологами. Его пока нет в их науках, но он есть на этой войне. И неважно, как ты её назовёшь. Что в Чечне, что в Ираке, где бы то ни было. Она, один хрен, тётка без зубов и с пустыми глазницами, без идеи и цели, и плохо пахнущая.

Нас, нерезидентов, передали в отдельную команду S в штурмовой стрелковый батальон, чтобы мы, бывшие военнослужащие СВБ (specialweaponsbranch?), сожрали пуд натовского дерьма и освоили вооружение морской пехоты США. После месячных упражнений на выживание и прохождения полос препятствий, после просеивания на «физике» и еще различной дребедени, я попал в группу подготовки снайперов штурмовых групп рейдовой разведки и пулемётчиков. Вот здесь всё и началось. Я вспомнил нашего замполита, вспомнил особистов, вспомнил СССР, и мысль полезла мне в голову: «Так что, получается, всё то же самое? Они просто одурачили нас, просто убрали конкурентов? А мы, как лохи, поверили в эту их идиотскую мифическую демократию?»

Это я сейчас так думаю, а тогда я заткнул уши, выпучил глаза, сжал зубы, едва не прикусив язык, и дрался, дрался, и выживал, выживал, и вставал из песка и воды вместе с другими парнями, чтобы иметь возможность поменять свой балахон «мазуты» на форму морского пехотинца, чтобы открыть перед собой разрисованные перспективы цивилизованной жизни в западном мире, которые нужно было заслужить кровью. Впереди был тернистый путь, но мы с товарищами решили выйти из этой схватки победителями. Ради мечты. Сдохнуть или победить. И это не смотря на то, что каждую неделю кто-то уходил. Не выдерживали.

Кроме нас из ОГ ССО в учебке были расквартированы разведчики-диверсанты ВМС, личный состав артиллерийской разведки и разведка рейнджеров США. Их курс составлял 11 недель, наш – ровно 3,5 месяца. Дополнительной нагрузкой ложился язык. За три месяца я должен был освоить тактику боя и полностью закрепленную за мной винтовку М40А1 и ее модификацию М82А1, знать, что такое прицел «Унертл» и как устранить на нём явление параллакса. Также мы должны были уметь устанавливать мины М18А1 с электрическим управлением в случае длительной засады и пользоваться при этом AN/PRC-77, станциями закрытой связи, не говоря уже об устройстве блиндажей, маскировочных укрытий в пустыне и горах. После промежуточного теста нас разбили на двойки, и так мы по парам прошли до самого конца: от высадки с берега, с воды, с вертолёта, до боевой роты. Я был аттестован как пулемётчик штурмовой группы, и с пулемётом М249 SAW нашёл общий язык. Бельгийская машина слушалась меня, и мы показали хорошие результаты. Со слезами на глазах по ночам от тоски по дому, от неоправданных унижений и с саудовским песком на зубах после учебных атак, я стал капралом экспедиционного корпуса.

Нас готовили в Афганистан, но судьбе было угодно, чтобы я попал в Ирак…

У меня проносилась перед глазами вся жизнь, скомканная и разбитая на «до» и «после», а потом снова «до» и снова «после»... Потому как сегодня ночью для нас всё может быть кончено. Одни в кромешном мусульманском море, где для устрашения «неверных» вывешивают на колах головы убитых неверных жен. «Смотрите, свиноеды, что мы сделаем с вами». Отрезанные от внешнего мира, оказавшиеся в сердце нарастающего восстания, мы понимали, что шансов у нас немного. И ещё это…

Очень тяжело пытаться заснуть с мыслью, что ты убил… убил невинных, и из-за этого жизни всех бойцов, всей твоей команды, поставлены под удар. Хотя, что значит «невинные»? У них в руках было оружие, а за кварталом мазанок шёл бой. Что нужно было делать? Как бы поступил я?

Я понимал Мазу. Это парень из второго экипажа, таец по национальности, коренастый и молчаливый. У нас вообще тут сборная солянка, кого только нет. Из-за него-то и весь сыр-бор. Шесть часов назад на окраине Эн-Наджафа, в шиитском радикальном квартале, им были убиты два подростка. В кишлаках, прилегающих к пригороду, шли локальные бои, шли зачистки. Расчёт Мазы на «хаммере» стоял в патруле на дороге на Аль Кут, на объездной дороге. Из-за домов на них выбежали два человека с АК-47 в руках, прямо на Мазу, который отошёл в этот момент помочиться. Непонятно, что там произошло, но Маза выстрелил первым.

Через три часа, когда стихли выстрелы (нам поступил приказ отойти), весь восточный пригород был заполнен толпой манифестантов. Шииты шли к имаму, несли на руках убитых подростков. Сначала они кричали, что они, эти убиенные, махометдины и пали за веру, но потом у них курс поменялся. Когда спустя несколько часов они подошли к нашему чек-пойнту, небольшому укрепрайону, убитые стала выглядеть как «дети, павшие от рук захватчиков и попирателей веры». Если бы они знали, что Маза сам был муслимом…

Смешно. На востоке в шестнадцать, даже в четырнадцать – это уже взрослый человек, мужчина. А мужчина с оружием в руках в момент боя? Да ещё на линии огня? Разбирать некогда.

Положение было не очень. Всё из-за сложных методов полумер. А на войне – чем проще, тем лучше.

Обстановка, конечно же, осложнялась тем, что грозила взрывом всей ситуации и в без того тяжелом районе в непростое время. В бандформированиях на этой территории по нашим данным участвовали, в основном, сунниты, шиитская же оппозиция, возглавляемая полевым командиром Муктада ас-Садром, держалась пока в нейтралитете, как бы выжидая, чем всё это закончится. И будет ли для этой части населения видимая выгода. Мир был хлипким, и вот, похоже, та самая последняя капля нашлась. Ас-Садр, сын крупного аятоллы (шиитского духовного лидера–прим. ред.) на этой территории, считался непререкаемым авторитетом благодаря своему происхождению, хоть и не имел никакого религиозного титула. От движения его руки могла начаться буча. И, по всей видимости, ему это и нужно было. У молодежи он пользовался уважением за мужество и дерзость перед захватчиками и за реальное пополняемое богатство – он держал паломнические маршруты в провинции и на Кербелу. И вот этот необъявленный имам заявил, что тот, кто это сделал, должен быть выдан его руководству и казнён, иначе неверные умоются кровью. С час назад он встречался с главой суннитской части Наджафа, и они, по данным нашей разведки, заключили перемирие.

– Мы своих не сдаём, – проговорил взводный, зайдя к нам в комнату и услышав разговоры между ребятами. – Все разговоры прекращаем. Но придётся туго, ребята. Кто-то из них утверждает, что видел убийцу в лицо. Такое может быть? Я уже два часа с ними базарю, а они всё подходят и подходят. Похоже, мы отрезаны.

Взводный, двадцатишестилетний лейтенант, высокий плечистый парень из Атланты, окинул всех взглядом.

Все посмотрели на Мазу. Он лежал спиной к нам на своей шконке, виновато сжавшись в клубок.

– Такого не может быть, – ответил за него Юстаф, серб из Приштины. – Я всё видел. Там никого, кроме духов, не было. Они мертвы. А капрал Мазару не виноват.

– Это частное определение, я о нём не спрашивал.

На миг воцарилось молчание.

– Ладно, парни. Капралы Мазинин, Мезек и сержант Шиман, за мной. Предстоит непростая ночка, я чувствую. Будем ждать указаний по связи. Всем остальным занять огневые точки, расчётам машин – по машинам. Стволы на толпу. Дальний дзот оставить, личному составу и миномётному расчёту перейти на этот чек-пойнт и приступить к обороне. Но только нежно. Связи долбить базу на решение. Без устали. Пусть хоть что-нибудь скажут, кроме «Контролируйте ситуацию, не поддавайтесь на провокации».

Мы вышли к шлагбауму, к брустверам из мешков с песком. Такой своеобразный барьер – здесь мы, там они. Целый город. Из-за срочной переброски сюда у нас даже не было блоков из бетона, так, пара плит, которые мы сами притащили на БТРах с саддамовских взорванных складов, и всё. Мы чувствовали себя абитуриентами перед экзаменами. Только один «бредли» и четыре «хаммера», которые мы перегнали на фланги – если начнётся штурм, их можно использовать как заслон. А это пшик перед крепкой армией объединившихся полевых командиров повстанцев. Оставался ещё шанс прорываться на броне сквозь вражеские районы, но для этого нужно было принимать решение немедленно, потом будет поздно. Ситуация накалялась.

Мой позывной в Базисе был «Маннер21». В машине связи на экране лэптопа (амер. англ. ноутбук – прим.ред.) загорелся вызов. Связист дал мне знак, чтобы я надел шлем, и вставил в ухо динамик. Характерный щелчок тангетки сменился резкой и нервозной английской речью. Я ничего почти не понял. Догадался только, что это, должно быть, приказ.

Я повесил пулемёт на плечо, снял с предохранителя и зарядил свой АКМС, с которым никогда не расставался. Очень удобно во всех случаях. Во-первых, надёжность автомата, безукоризненная в таком климате (он был у меня трофейный, ещё советского производства, что тут большая редкость), во-вторых, калибр давал хорошую огневую мощь и, в-третьих, тот же калибр прикрывал меня и мою группу от лишних проблем при зачистках и их последствий – ни одна комиссия военной прокуратуры, если что, не докажет несанкционированное применение оружия.

«Беретта» на набедренной кобуре у меня всегда была готова к бою. Мой напарник протащил куда-то по пыльной земле ящик с подствольными гранатами и махнул мне рукой.

Мы встали напротив толпы. Делегация горлопанила прямо у балки. Наши ребята на редуте были взвинчены, видно было невооружённым глазом, как напряжены их нервы. Достаточно было сейчас одной ошибки и всё… уже ничего не остановишь.

К нам подбежал сержант Вельбес, мой бывший враг по учебке, лабус. Ох уж, они там нас не жаловали.

– Сэр, задний эшелон – вооружённые люди. Мы в окружении. С тыла по крайней мере около тридцати человек с автоматическим оружием. У них пикапы с пулемётами ДШК наверху. Около пяти штук. Несколько РПГ-7. Держатся на расстоянии 100 метров. Если пытаться прорваться, то только сейчас. Потом не сможем. Пожгут технику.

Взводный посмотрел на него и улыбнулся чисто по-американски. Все застыли. Вот тебе и рейнджеры, супермены. Нас обложили, как пацанов, а янки х…овы решили нас, видимо, списать. Этот е…ый спецназ выполнил своё местечковое дельце, «нашумел» и удалился получать награды. А все дерьмо оставили разгребать нас. Вот тебе, бабушка, и гринкарта.

Сгрудившиеся у шлагбаума и сдерживаемые тремя морскими пехотинцами, которые ощетинились автоматами, кто, сидя на колене, кто, стоя, манифестанты, завидя нас, замолчали, подчинившись приказу какого-то человека в белом балахоне. Минут сорок тянулось это молчание с обеих сторон. Ни мы, ни они не были готовы к стычке, во всяком случае, ни мы, ни они не знали о готовности другой стороны к действиям, и мы, и они выжидали. Страх и неведение – сдерживающие факторы в такой ситуации. И ещё разногласия. В стане противника не было единения.

– Наблюдайте, сержант. Прилипнете к «ночнику» и наблюдайте. Расчехлить весь боекомплект, подготовить машины к прорыву и, с…ка, наблюдать, – прошептал командир.

– Сэр, я бы добавил цирку, – сказал я.

– Что это значит, капрал?

– Нужно показать, что мы не одни. Они не нападают на нас, потому что не знают реального положения вещей, сколько нас. Иначе давно бы разорвали.

– Логично. Сержант, радиста на бруствер, и пусть показушно держит связь с нашими. Больше цирку. Задача ясна?

Вельбес посмотрел на меня пронизывающим взглядом.

– Да, сэр.

– Выполняйте. Среди них есть те, кто понимает по-английски, это как пить дать.

Мы прошли немного дальше, за плиты. Миновав последний насыпной бруствер, взводный дал нам команду остановиться. За линию к толпе он вышел один. Я очень отчётливо слышал его голос, спокойный голос:

– Салам алейкум, джентльмены, есть, кто говорит по-английски?

Вперёд вышел мужчина средних лет в арабском балахоне, которого я заметил давно. Его лицо было изрыто оспой и было чёрным от сжигающего всё на этом свете солнца.

– Малейкум салам. Я слушаю, дорогой, тебя.

– Со всем уважением к постигшему вас горю, прошу вас разойтись по домам и освободить дорогу. В инциденте, который произошёл сегодня днём, наше подразделение не виновато. Мы ждём колонны и сопровождаем колонны. В зачистке мы не участвуем, это недоразумение. Поверьте, мне искренне жаль.

Из-за спины араба в белом балахоне выскочил парень лет двадцати пяти и, тыча пальцем в лейтенанта, что-то прокричал по-арабски. Этот араб в абайе попытался остановить его и преградил ему дорогу рукой, но к парню с редкой бородой присоединился еще один молодой человек в чёрной маске Аль-Каиды на лице. Он прокричал по-английски, что лично отрежет лейтенанту голову. После этого он скрылся в толпе. Первый резвый парняга, воодушевляемый толпой, преодолел сопротивление араба в балахоне и стал что-то кричать в лицо взводного, тыча ему в грудь пальцем. До меня доносились только слова «Хала-с… хала-с… хала-с…».

Лейтенант оглянулся. Вид у него был растерянный, но он пытался тщательно скрыть это.

– Рассредоточились, – проговорил я, понимая взводного по глазам, и поставил пулемёт на «ножки» на землю, присев рядом с ним на колено.

Минут пятнадцать протянулись словно день. Холодный пот выступил у меня на лбу. Напряжение достигло пика. Казалось, что вот-вот всё должно прийти к логическому концу, и мы были готовы к этому. Правда, вру, не все. Слева от меня оказался Лоток, это кличка такая, его ещё звали Ухо, из-за разных ушей. Киевлянин. Он, так же как и я, сюда попал из 15 корпуса. Мутный типчик, но соотечественник, а этим тут приходится дорожить.

– Ты чего тут? – спросил я. – Ваши там, на той стороне.

– Слушай, это же безумство. Нас всех тут покрошат в винегрет. Я видел у них АГС-ки. Там духов – мать моя женщина. Они заняли всю зелёнку и вон те трущобы.

– Что ты предлагаешь?

– Тебе нужно умирать за этого узкоглазого?

Я пристально посмотрел на товарища.

– Ты что несёшь? Это же твой брат по оружию.

– Какой он мне брат, мать его. Ты чего, спятил? Мы же сюда за гражданством приехали. А не для того, чтобы сдохнуть тут. Знаешь, что они с нашими трупами сделают?

– Ты зачем сюда шёл тогда?

– Сам знаешь. За тем же, за чем и ты. Но не подыхать из-за какого-то чурки.

Мне стало неприятно от мысли, что подобное поведение одного человека в подобной обстановке может стоить жизни всем. Это вредно. В одну секунду неуправляемый инстинкт самосохранения может сослужить плохую услугу, перечеркнуть всё, чему учили этих людей, превратить их в стадо безвольных баранов, если они поддадутся страху. И это всё из-за одного труса. Не зря во время войны трусов расстреливали на месте. И самое страшное, что вирус «здравой мысли» начал поражать и мой мозг. Действительно, мы все тут наёмники, и вся эта война нам на хрен не нужна. Не за Родину мы воюем, а выполняем коммерческий проект своего личного устройства в мире. Будущую родину себе зарабатываем. Что нам не сиделось на своей-то? Предатели мы, и сдохнем тут, как мрази. Но тут же в голове завертелись мысли, пришли воспоминания – сын, жена. Больничная палата. Разговор с врачом и резюме – вам нужно в США. Там это лечат, и вы спасёте сына. Заплаканные глаза Марины вернули меня в реальность. Я вспомнил свою мотивацию: я вырвусь отсюда, чего бы мне этого не стоило. К чёрту все мысли, умение воевать – это мой единственный капитал, при помощи которого я могу спасти своего сынишку. Афганистан, Кавказ, Средняя Азия – и до чего я дослужился? У меня даже своей квартиры нет и гражданства, хоть я за Россию воюю с 1986 года. Пошло всё к чёрту, и родина тоже. Моя родина – это мой сын.

Я решил смягчить обстановку.

– Что предлагаешь?

– Либо выдавать этого урода, либо валить отсюда.

– Если мы выдадим тайца, его убьют и разорвут на наших глазах. Тем самым мы сами себе подпишем смертный приговор. Мы обгадим сами себя. Для них мы станем ничтожней свиньи. Они будут мочиться на наши могилы. Если же мы прыгнем сейчас по машинам и начнём уходить, то сами спровоцируем боестолкновение. Начнётся перестрелка, и шансов у нас не будет.

– Лихо ты… какой же выход?

Ухо пристально смотрел на меня. Вена на его виске заметно пульсировала.

– Пытаться тянуть время. Договариваться. Пока мы на месте, они тоже не будут торопиться. Раз всё ещё нет обстрела, значит, нет и приказа от Муктады ас-Садра.

– Я считал тебя умнее. Ты что… хочешь, чтобы тебя, твой труп здесь жуки-прыгуны сожрали или медведки?

– Успокойся, Лёня. Иди на позицию и расслабься. Я сейчас всё решу. Рыжий (это наш командир) дал команду готовить отход. Не нервничай.

Ухо ушёл, оставив меня в ещё большей стрессовой ситуации.

– Мы требуем осмотра ваших людей!!! – кричали демонстранты. – Мы опознаем людей!!! Убийцы!!! Янки, проваливайте домой!!!

Рыжий стоял один перед разъярённой толпой. К его ногам, поднимая пыль, на небольшую смотровую площадку для личного осмотра и осмотра техники положили два трупа. Заголосили женщины.

– Вы видите ситуацию, офицер, – проговорил парламентарий, всё тот же араб в светлой абайе.

Образовалась пауза.

Взводный поднял руку для убедительности, затем указал себе за спину.

– Там территория сил Коалиции, армии США. У меня приказ, я не имею права пускать на базу гражданских. Меня отдадут под суд. Поэтому предлагаю вам разойтись и перенести выяснение этого инцидента на утро. Вы будете говорить с представителями местной власти.

Раздался свист и арабские ругательства. В Рыжего полетели камни. Араб в балахоне поднял вверх руку и закричал охрипшим голосом:

– Халас, Халас ла хуйя, …американо харам, аме… харам…

– Иншала… иншала!!! – вопила молодёжь.

В сердце толпы кто-то произносил пламенную речь, послышались выстрелы из автоматов вверх.

– Алла акбар, Алла акбар!!! А рахма аль рахим…

Лейтенант начал пятиться назад, вскинув автомат в боевое положение. Я и ещё четверо бойцов, в том числе темнокожий сержант Томми из комендантского взвода (это был их блокпост), перекинувшись взглядами, поняли друг друга и быстро отсекли взводного от толпы. Первые шеренги митингующих испугались и не пошли за нами. Некоторые мальчишки даже улыбались нам. Выстроившись в неровную линию, мы, прикрывая себя и офицера, отступили за бруствер.

Перед КПП остался стоять только Белый араб, так я его прозвал.

– Что с базой? – спросил Рыжий.

– Всё то же самое. Держитесь, не накаляйте ситуацию, – ответил Томми.

– Вы доложили обстановку?

– Так точно, сэр. Я доложил, что мы в окружении, что до утра не продержимся. Что силы противника – это весь город. Мы запросили разрешение на самостоятельную эвакуацию, на что они ответили: действуйте по обстановке, но не накаляйте ситуацию.

– Это означает, что команды отход нет. Нас просто кинули.

Лейтенант сорвал с головы пыльный бронешлем и уселся на автопокрышку.

– Ночью они к нам сюда подмогу не пошлют, потому как это всё может быть ловушкой. Ас-Садру только того и нужно, чтобы заманить в это болото как можно больше янки. До утра можно рассчитывать только на свои силы, парни. В лучшем случае, придут штурмовики, но и то вряд ли. Начался штурм Эль-Фалуджи.

Со стороны КПП быстро подбежал боец.

– Сэр, там вас требуют… этот…

– Белый араб? – уточнил я, давая понять, что догадываюсь, о ком идёт речь.

– Метко, – ответил, улыбаясь, молодой пехотинец, похожий сейчас на универсального солдата: пыльная ХБ под бронником, небрежно расстегнутая разгрузка сверху, и на голове весь в пыли бронешлем и головной прибор ночного видения.

Рыжик встал и, сделав мне знак, чтобы я со своей группой следовал за ним, пошёл навстречу Белому арабу. Вдруг он остановился.

– Капрал, чья у вас винтовка на плече?

– Сэр, у одного пехотинца сдали нервы. Мы приняли решение арестовать его до конца этой ситуации.

– Почему не доложили?

– Я доложил старшему сержанту Митчеллу и сержанту Макливеру, как положено. А они, видимо, приняли решение неотлагательно. Вы были на передовой, сэр.

– Кто это?

– Капрал Лоток, сэр. Просто нервы.

– Ладно, потом разберёмся. А какая причина?

– Трусость и несоответствующее боевой ситуации поведение.

– Спасибо, сэр.

Он отдал мне честь и, повернувшись, ускорил шаг. Араб величественно ждал лейтенанта.

– Мархаба, мистер. Они нападут на вас, если через час вы не выдадите убийцу, – произнес он.

– Мархаба. Я это понял по приготовлениям. Мы готовы.

Рыжик подмигнул мне, и я, повернувшись, сделал знак радисту-«циркачу». От него наш гость узнал, что через час здесь будут вертушки и подойдёт танковый взвод.

Парламентарий молча выслушал весь этот цирк и внимательно посмотрел в глаза лейтенанту. Несколько минут шёл нервный поединок взглядов. Взводный держался уверенно и спокойно.

– Вы понимаете, сэр, что это может спровоцировать войну? – наконец процедил сквозь зубы переговорщик.

Парламентарий оказался на редкость воспитанным и образованным дядькой. Вероятно, из суннитской части и, видимо, саддамовский офицер. Была заметна выправка.

Взводный утвердительно кивнул и добавил.

– Она уже идёт.

– И что?

– Я правда не могу нарушить устав. С глубоким уважением к вам, сэр, это приказ.

– А умереть вы не боитесь?

– Боюсь. И, поверьте, вы тоже. Это одна из сторон медали в нашей с вами работе. Но я искренне не хочу, чтобы вы умирали, и тем более не хочу, чтобы умирали мои подчинённые. Давайте мирно решим этот вопрос. Ведь Аллах не хочет насилия, я читал Коран. Мне многое там близко. Правда.

Взводный оглянулся и очертил указательным пальцем круг в воздухе.

Блокпост ощетинился стволами.

Араб окинул нас всех взглядом.

– У тебя храбрые воины, но их мало. В Армии Махди только здесь, в Медине, под стволами тысяча человек.

Лейтенант протянул арабу руку и с прищуром спросил:

– А ты кто? Что-то ты не похож на его человека.

– Я человек аль-Систани, меня зовут шейх аль-Шаади. Но это ничего не значит, у нас мир. Конфликт тот в прошлом.

Мы с взводным переглянулись. Это давало нам шанс. Великий аятолла Али аль-Систани, командир «Армии Бадр», придерживался умеренных взглядов, и в междоусобной войне после того, как пал режим Саддама, на голову разбил Махди. До этого момента он лояльно относился к силам Коалиции.

– Вы были врагами, теперь вы говорите друг с другом. Так почему нам не говорить? А то, что арабы великие воины и любящие отцы, мне тоже очень хорошо известно. Смерть сына на войне – тяжёлая утрата. Но не мы с вами заварили эту кашу. Давайте решим этот инцидент мирно, между собой. Не будем усугублять и прибавлять к двум погибшим ещё кого-то… Поверьте, мы скорбим вместе с вами. Но смерть детей – это не повод и не разменная монета для чьих-то политических амбиций.

Время тянулось, истребляя человеческие нервы обеих сторон. Но я понимал, что время работает на нас. Пыл толпы угасает, когда ей не дают действовать сразу. И в этом поединке с многочисленной делегацией шиитов, похоже, побеждал наш летёха из Атланты.

Так прошёл ещё почти час.

Вдруг почему-то в толпе раздался выстрел. Одиночный, резкий, взрывающий сердце. Глупый и совершенно неприцельный. Я даже предполагаю, случайный, по неосторожности. Потому как по звуку было слышно, что пуля вошла в землю. В ответ, с нашей стороны – пулемётная очередь.

Я, когда падал на землю в песок, видел, как взводный повалил вниз араба. Пуля ещё одного выстрела, уже прицельного, из толпы, ударила в плиту.

– Не стрелять!!! – заорал Рыжик. – Не стрелять… держать на мушке!!! Не стрелять!!!

Ситуация снова прошла по краю, но осталась управляема. Я даже сам удивился. Что может быть хуже. Ожидание смерти хуже самой смерти. Толпа перед блокпостом поредела на какие-то полчаса, а потом снова стала сгущаться. Вот какие-то смельчаки впятером под прицелами наших снайперов и пулемётов подошли к убитым, подняли их на руки и, выкрикивая «Алла акбар», двинулись к арыку.

Старший сержант Джон Митчелл с моим другом Монголом провожали их через ночной прицел пулемёта. Десантный «САВик» (от аббревиатуры SAW– SquadAutomaticWeapon, взводное автоматическое оружие – прим. ред.) как нельзя лучше подходил для этой работы. Если что, то уверенный и непринуждённый ритм огня, продолжающийся прицельно достаточно продолжительное время, лишит врага необходимого манёвра. Моджахеды остались в темноте на дальних подступах, они, похоже, испытывали неуверенность и наблюдали за нами, не зная, что делать. А когда прочухали или получили приказ, что большее количество жертв от рук американцев им только на руку, было уже поздно. Провокация сорвалась. Переговорщик, спасённый нашим командиром араб, вскинул вверх руки и закричал на арабском толпе. Его речь путалась с текстами из сур, и он говорил быстро, но его слушали и, что странно, соглашались. Из всего диалога я понял, что он сказал, как Аллах хочет мира, и что он разговаривал с достойным человеком, который уважает Аллаха. А слово достойного человека в Эн-Наджафе и святом храме Кербелы дороже золота.

Он повернулся, отряхнул одежду и пожал руку взводному.

– Мы уважаем смелость и разум, – сказал он. – Я хочу разрядить ситуацию.

Он повернулся и ушёл.

– Капрал, вы, что-нибудь поняли? – спросил Рыжик меня.

Я посмотрел в спину Белому арабу.

– Он что-то задумал. Но, сдается мне, что он хочет того же, чего и мы. Пока идёт этот бестолковый диалог, войны не будет.

– Совершенно верно. Что со связью?

– Пропала. Низкая облачность и спутник закрыт.

Вдруг в темноте снова показался белый абайя, словно привидение. Это шёл шейх аль-Шаади в сопровождении нескольких человек.

– Я должен пройти к вам на базу. Эти люди останутся на КПП.

– Мы же с вами говорили, – ответил ему Рыжик.

– Эти люди мне беспрекословно доверяют. А я не хочу бойни на святой земле. Я хочу помочь вам. Я должен осмотреть блиндажную часть…

Он это как-то странно сказал, так, что у меня появилось ощущение скорого окончания противостояния. Причём благополучного.

В четыре часа утра пустырь перед нашим блокпостом был почти пуст. Окружение было снято. Правда, кое-где стрелки остались, и мы до утра не снимали усиления и перемещались внутри периметра осторожно. До подхода основных сил.

Через час, с явной задержкой, с нами вышло на связь командование, запросив цинично, как у нас дела. Мы попросили подкрепление на утро. Из переговоров мы узнали, что в Эль-Фалудже началась серьёзная заваруха, тогда как у нас весь следующий день прошёл на удивление спокойно. Из 11-го корпуса подоспело подкрепление, успело; пришли «абрамсы» и военные грузовики с блоками. Стало веселее. Но мы не знали тогда, что всё ещё впереди. Что впереди два месяца тяжёлых боёв и поражение, что бахвальство о зарубках на цевье снова перейдёт в ранг потерь и, к сожалению, станет реальностью. И у нас, и у них.

Но пока это была ночь со второго на третье апреля, ночь, окончившаяся миром, пусть шатким, но миром, ночь, в которой гремели выстрелы на нашем блокпосту, но никто не погиб. Это были выстрелы во спасение жизней всех: и арабов, и наших.

Четвертого в провинциях Эн-Наджаф, Садр-Сити, пригороде Багдада и Басре началось противостояние воли. Армия Махди, насчитывавшая к этому времени десять тысяч человек во главе с ас-Садром, уже не оборонялась, она нападала. Мы понесли огромные потери.

Но в ту ночь противостояния двух миров я понял одну забытую вещь: святая ложь на Востоке может играть и нам на руку, ведь это ложь во спасение, выгодная для обеих сторон; а подвиг двух людей, солдат, стоящих по разные стороны баррикад, готовых ответить за всех, предотвратить страшную местечковую бойню, спасти жизни сотне мирных граждан в святом месте для мусульман, является самым высшим подвигом человека. Пусть это и не остановило тогда войну совсем, но всё же отодвинуло на целый день – день человеческой жизни.